Тетрадь с костями (специально для Gothessa)

От автора.

Рассказ получился не таким, каким я задумывал его изначально. Но я как никогда доволен таким исходом. Поначалу я задумывал его сделать коротким, рассказать о небольшой тайне, которая, в принципе, не многих бы удивила. Но тут меня озарило, тема рассказа была изменена, некоторые главы подредактированы, а скорость, с которой я его писал, увеличилась вдвое.

Когда я его дописал, то был очень доволен. Когда я прочел его от начала до конца, то пришел в ужас. Я никогда еще не писал столь автобиографичный рассказ.

1

Сочинение по русскому языку на тему:

«Как я провел лето».

В начале июня моего брата сбила машина. Глупое совпадение обстоятельств, скажу я вам. Он стоял на разделительной полосе, глядя на магазин и прикидывая, сколько сигарет в пачке у него осталось. Купить еще одну пачку, чтобы было про запас, даже если пачка в кармане почти полная.

Он стоял на разделительной полосе, как прилежный гражданин, соблюдая правила поведения на дороге, а потому находился на зебре прямо напротив остановки. К остановке подъехала маршрутка. Водитель грузовика решил не притормаживать, а просто объехать ее по разделительной полосе. Как раз там, где стоял мой брат.

Грузовик ехал небыстро, мой брат оказался под колесами и был безжалостно перемолот. Грузовик остановился, а маршрутка в этот момент отъехала. Люди пялились на грузовик, точнее под грузовик, пытаясь угадать, что или кто под него угодил. Уж не их ли любимый родственник или знакомый? Возможно, кто-то понял, в чем дело, потому что мог услышать хруст ломающихся костей. Наверняка был хруст, очень громкий, пугающий.

Затем началась паника. Кто-то заорал, кто-то в ужасе смотрел на то, что осталось от моего брата.

Вечером по телевизору показали этот страшный случай. Юлиана Шнайдер хладнокровно сообщила, что моего брата задавили насмерть. Показали нашу улицу и грузовик. Тело брата к тому моменту было накрыто простыней, иначе он мог бы улыбнуться мне из-под грузовика и показать большой палец: «Все окей, братишка!». Но, конечно же, он не мог этого сделать. Мертвые не могут поднимать большие пальцы и тем более подмигивать.

Я смотрел этот сюжет сквозь слезы. Скорее слушал, потому что слезы размыли экран и пространство вокруг него. Какой-то очевидец сказал: «…когда маршрутка уехала, я увидел, что под грузовиком лежит что-то, похожее на мешок…». Я швырнул в телевизор чашку, из которой пил чай. Чашка разбилась об экран, расплескав повсюду остатки чая. Я заревел.

Мой брат – мешок. Мешок, валяющийся под грузовиком.

Несколько дней я не помнил себя. От горя и ярости. Я бы сильно покалечил того ублюдка, назвавшего моего брата мешком.

Потом были похороны. Хорошо, что было лето, потому что черного пиджака у меня не было. Я обошелся черной рубашкой и черными хлопковыми штанами, от которых еле отодрал кошачью шерсть с помощью щетки и скотча.

Я не отличался особой потливостью, но вспотел как свинья. Словно отвечал на уроке, не выучив тему и ища глазами подсказки от класса. Скорее я потел от мысли, что скоро мне придется закопать брата в землю и забыть о нем. Вернее постараться забыть, чтобы воспоминания не так сильно резали мое сердце. Я ехал в автобусе рядом с гробом, и мне все время казалось, что брат сейчас встанет и улыбнется своей отпадной улыбкой, показав большой палец. Потом возьмет меня за плечи и скажет: «Все окей, братишка!».

От этих мыслей мои глаза наполнились соленой водой, но я сдержался. Здесь хватало рыдающей матери.

Похоронили его на Славянском кладбище. Мать очень долго сидела около гроба и рыдала, что-то приговаривая. Говорила с братом. Она поправила галстук и волосы брату, при этом вытирая с его лица и пиджака свои слезы. Подошел отец и поцеловал брата в лоб, мама обняла его, и они вместе отошли.

Я наклонился над братом. Его лицо было умиротворенное. Я был рад, что оно осталось цело. Я положил ему на грудь черную розу, он очень их любил. Он постоянно покупал маме черные розы, хотя она просила покупать красные или розовые. Но брат любил только одни цветы – черные розы. Думаю, она бы ему понравилась.

Я поцеловал брата второй раз в жизни. Первый раз мы целовались почти год назад. Мы шли с продуктами домой и у нас оставались деньги на одну пачку сигарет на двоих. Мама, конечно же, не знала, что я курю, но брат разрешал мне. И вот мы собрались войти в магазин и купить сигарет, как вдруг я увидел лотерейный билет в окошке киоска. Мне так захотелось его купить, что я чуть ли не криком выбил из брата деньги. Он был жутко зол на меня, а я был рад, как трехлетний малыш.

Мы выиграли сто штук зелени. Мы смотрели телик и курили. Я маниакально отмечал выпадающие цифры и старался не выронить сигарету на пол. Когда я зачеркнул последнюю цифру, то заверещал так, что брат выронил-таки сигарету и подскочил. Он выхватил билет и сверил его с цифрами на экране. Потом и он закричал. От радости мы крепко обнялись и поцеловали друг друга в щеки.

Мама орала по поводу ковра. Расплатившись с налоговой, мы купили ей новый ковер и умотали в Чехию.

Теперь я целовал брата во второй раз. Его кожа была сухой и очень холодной. По сравнению с температурой на улице, он был человеком Арктикой.

Я не удержался и распустил слезы. Нам еще много пришлось бы пройти, но уже этого не будет. Этот человек хранил мои тайны, я его. Он научил меня курить. А когда мы первый раз выкурили по косячку, я считал себя реально крутым перцем, и всем говорил, что меня научил курить брат. Не знаю, что на меня нашло, но именно это я вспомнил, когда поднимался. И даже чуть-чуть улыбнулся.

Мой брат, который был старше меня на пять лет, теперь был ничем. Мешком с костями, и только.

Я посмотрел на мать с отцом. Они стояли напротив, отец обнимал маму, она вытирала лицо от слез. Сейчас было бы самое уместное написать: «Я вдруг отчетливо понял, как же она сильно постарела за эти дни». Но она не постарела, а наоборот. Она сияла, наполненная горем. Ее тушь четко несла свою вахту на ресницах, не позволяя слезам смыть ее. Мама подкрасила только глаза и губы. Скорее всего, не отдавая себе отчет в проделанной работе. И при этом она выглядела очень здорово.

Сияющей, наполненной горем, хоронящей мешок с костями, некогда называющийся ее старший сынок.

Уходил я с кладбища, вытирая слезы. Я обернулся. Те, кто должен был закопать моего брата, не вызывали доверия. Хотелось крикнуть им, если они сделают свою работу ненадлежащим образом, то я сам их закопаю. Найду где угодно и зарою. Но сил больше не было.

И как вы думаете, как я провел этот гребанное лето?

2

Татьяна Петровна поставила мне за это сочинение две тройки. Первая оценка ставилась за содержание, вторая – за орфографию. Со второй оценкой я был согласен, у меня всегда были проблемы с написанием. А вот первая оценка вывела меня из себя.

И я заорал на весь класс:

- Какого хрена?!

Катя Родионова, сидевшая за первой партой, обернулась на меня и в ужасе уставилась, будто я нарушил священное молчание на уроке. Мне захотелось подойти к ней и ударить по лицу, потому что однажды она сказала: «Боже, с какими придурками я учусь!». Посмотрев ей в глаза, я вспомнил эту фразу и захотел ее ударить так, чтобы звезды из ее глаз летели всю ее поганую жизнь.

Татьяна Петровна оторвалась от журнала и глянула на меня взглядом хищного зверя. Ее лицо – пристанище масок, которые она, умело, переодевала, вызывая у меня отвращение.

- Встань, - холодно приказала она.

Я встал.

- Пошел вон из класса и больше никогда не возвращайся сюда.

- Какого хера у меня тройка за сочинение?! – я готов был подойти к ней и разорвать на куски. Миронов Артем засмеялся. Его всегда веселило, когда я ругался с учителями.

- Пошел вон! – закричала она.

Головы одноклассников метались туда-сюда. Все жаждали крови, в их глазах плескалась радость, кто-то наконец-то получит нагоняй. Особенно сильно радость светилась в глазах Родионовой.

- Я задал тебе вопрос! Или ты глухая, сука?! Тебе не понравилось мое первое сочинение и ты заставила меня его переписать. Я написал второе, и тебе оно тоже не понравилось. В чем дело? Или тебе абсолютно по хер на то, что у меня умер брат?!

Кто-то ахнул и с укором уставился на учительницу. Артем перестал ржать и, молча, уставился на меня. Я не сказал ему об этом. Думаю, я бы расплакался на плече лучшего друга, рассказывая ему о смерти брата.

- Об этом мы поговорим в кабинете завуча.

- Мы об этом обязательно поговорим.

Я хотел добавить что-нибудь из мира ненормативной лексики, но передумал. Я собирал портфель в полном молчании, все смотрели на меня. Хотели еще цирка, но я им больше не дал. Львы должны быть голодными.

3

Я хлопнул дверью и прямиком направился в кабинет завуча, сжимая тетрадь с сочинением. Ее не было, так что мне пришлось ее подождать. Прозвенел звонок, и коридоры наполнились учениками и шумом.

Подошла Татьяна Петровна вместе с завучем Галиной Валентиновной. Галина Валентиновна открыла кабинет и пригласила нас. Татьяна Петровна села, я бросил портфель на пол и тоже сел.

- Францов, встань.

Я повернулся к Галине Валентиновне. Она промолчала, понимая, что напряженность между мной и Татьяной Петровной зашкаливает и находиться на грани безумия.

- Францов, ты глухой, я ска…

- Пускай сидит, - охладила ее завуч. – Что у вас случилось?

Я раскрыл рот первый, и меня понесло.

- Случилось то, что она поставила мне тройку за сочинение. Эта оценка необъективна и является выражением плохого отношения Татьяны Петровны ко мне.

Татьяна Петровна раскрыла глаза и рот одновременно. Отличная маска удивления. Глядя на это выражение лица, я вдруг подумал, что Татьяна Петровна могла бы стать хорошей актрисой.

- Вам давно известно, что у нас с ней плохие отношения. Ей не понравилось мое первое сочинение и она заставила меня его переписать, - я вдруг почувствовал такое спокойствие, что просто блаженствовал. – Я написал новое сочинение, вполне раскрывающее название темы.

- Это оно? – Галина Валентиновна кивнула на тетрадь.

- Да, - по-ангельски ответил я.

Она протянула руку, я отдал ей тетрадь. Галина Валентиновна отрыла ее и стала читать. Через секунду она остановилась, достала очки и снова продолжила. Я вдруг четко осознал, что Татьяна Петровна потеряла дар речи.

Я видел, что Галина Валентиновна действительно его читает, вникая в суть событий. Я сидел, болтая ногой, цепляя замочки на портфеле, от чего те тихонько позвякивали. В кабинете было тихо. Его бежевые стены успокаивали. На столе царил порядок, как и на полках с толстыми папками. Что в них хранилось, я не знал, но они все были обозначены годами, аккуратно подписанными рукой неизвестного. Часы показывали, что до конца перемены осталось три минуты.

Галина Валентиновна положила тетрадь на стол и обратилась к Татьяне Петровне.

- И что же вам не понравилось, Татьяна Петровна? Я считаю, что Сергей прав, содержание раскрывает заданную тему.

- Он начал орать в классе, как ненормальный. И обозвал меня такими словами, каких я еще не слышала, - включилась Петровна.

- Мы сейчас говорим о сочинении. О плохих словах мы поговорим позже.

- Да ладно вам, Татьяна Петровна, вы что, никогда раньше не слышали слово сука?

- Францов! – крикнула завуч. – Не забывай, где ты находишься.

- Это у него уже привычка, все время меня перебивать.

- Вы меня сейчас перебили, - Татьяна Петровна покраснела. Завуч явно начинала злиться. – Вы поставите ему за содержание отлично, тем более что у человека траур и вполне понятно как он провел лето. А ты, - она повернулась ко мне. Мне вдруг захотелось схватить портфель, выбежать на трассу, сесть в первую машину и уехать навсегда. – Немедленно извинишься перед Татьяной Петровной. Мне надоели ваши ссоры.

Повисло молчание, и я вдруг понял, что от меня что-то требуется.

- Извините меня, - буркнул я.

- Что, я не слышу? – Татьяна Петровна чуть-чуть наклонилась с ехидной физиономией.

Тут уж мне захотелось ударить ее портфелем и стереть эту улыбочку с ее лица навсегда. Сбить эту маску и растоптать.

- Извините-меня-Татьяна-Петровна-за-то-что-обозвал-вас-сукой-я-очень-об-этом-сожалею! – прокричал я, как одно огромное слово.

- Это уже ни в какие рамки не лезет…

- Вы же сказали, что не слышите меня, - я заткнул ее поток возмущения. – И так, между прочим, происходит всегда, когда я отвечаю. Вы постоянно с ехидным лицом говорите: «Что? Что ты там лопочешь? Громче, я не слышу!» Это могут подтвердить все в нашем классе.

Галина Валентиновна выглядела уставшей, а потому прогнала Татьяну Петровну, обосновав ее выдворение началом урока.

- Сереж, я понимаю, что вы с Татьяной Петровной не можете найти общий язык, но нужно постараться. Я тоже не люблю некоторых учителей, - при этом она кивнула в сторону двери, то ли машинально, то ли специально, - но это же не повод ругаться с ними и швырять в них вазами с цветами. Приходиться находить общий язык. Остался последний год. Давай потерпим?

Я кивнул.

- Не огрызайся на ее выпады. Ты не первый кто на нее жалуется. Из других классов тоже жалуются.

- Ослицы и кобылицы?

- Э… да, - она начала смеяться, но быстро подавила смех. – Да, девочки из «Е» класса.

Она машинально листала мою тетрадь с сочинением, и перед ее взором появилось мое первое сочинение.

Сочинение по русскому языку на тему:

«Как я провел лето».

Дерьмово.

Вот и все, что там было написано. А, и еще стояли две жирные двойки. Хотя, насчет орфографии я бы мог поспорить. И меня всегда бесило, что нужно было каждый раз писать: «Сочинение по русскому языку», ведь на тетради и так было написано, что она для сочинений именно по русскому языку. В прошлом году мы писали сочинения по русскому языку и литературе в одну тетрадь, но теперь писали в разных. И все равно выводили эту идиотскую надпись.

Как бы то ни было, Галина Валентиновна улыбнулась. И все же, понимая причину моего дерьмового летопровождения, она перестала улыбаться и протянула мне тетрадь.

- Иди отсюда. И постарайся с ней больше не ругаться. Хорошо?

- Хорошо.

4

Из кабинета Галины Валентиновны я отправился прямиком в библиотеку. Каждый год Василиса Александровна проводила конкурс на лучшее сочинение о том, как ты провел лето. Сочинение победителя публиковали в школьной газете «Школьные вести». Газетой эту промокашку было назвать трудно. Но было чертовски приятно, когда мое сочинение там напечатали. Я написал, как провел с братом месяц в Чехии. И главным призом стал отличный набор ручек, карандашей и линеек.

Это сочинение я написал ручкой из того набора. Я шел по коридору, понимая, что схожу с ума. Вспоминая прошлое, я осознал, что схожу с ума уже давно, но понял это только сейчас, держа в руке тетрадь с сочинением о брате, которого у меня не было никогда.

Я зашел в библиотеку и тихонько подошел к столу Василисы Александровны.

- Я хочу подать сочинение на конкурс, - шепотом, как можно тише в этой обители мудрости и просветления.

Василиса Александровна мило улыбнулась мне. Я отдал ей тетрадь, предварительно открыв ее на нужной странице, чтобы она не увидела мое первое сочинение.

Она с деловым видом прочитала мое сочинение. Прочитав его, она протянула мне тетрадь с лицом человека только что увидевшего призрака. Я нахмурился.

- Прости, но я не могу принять такое сочинение на конкурс.

- Я не спрашивал тебя, можешь ты принять его или нет. Я сказал, что принес сочинение на конкурс, и точка.

- Как ты со мной разговариваешь?

Я ударил по столешнице рукой, читающие, как по команде, подпрыгнули и повернули головы.

- Это как ты со мной разговариваешь! – я начал закипать. – Горе других людей вас не интересует. Вам только и подавай сочинения: кто, где был, что жрал, где спал и с кем трахался!

Она закрыла тетрадь и протянула мне.

- Я больше не собираюсь с тобой разговаривать. И чтобы ты никогда больше не заходил сюда.

Я взял тетрадь и пристально посмотрел на Василису Александровну.

- Ты не вправе отказывать мне получать книги.

Она начала опять возмущаться, но я заткнул ее. Выходя из библиотеки, я увидел надпись над дверью: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Эта же надпись висела над входом в школу. Я долго смеялся, когда прочел ее первого сентября. Уж не библиотекарша ли ее придумала? Я посмотрел на нее и не мог поверить, что она курит травку. Ведь такое можно было придумать только по накурке.

Выходя из библиотеки, я пожалел, что нагрубил Василисе Александровне. Она отказала мне, совершенно бесчувственно. Я остался в этом мире один, чувствуя, что ощетиниваюсь все сильнее и сильнее.

Мой брат – мешок с костями – лежит в сухой земле, а я ношу себя по коридорам.

5

Выходя из школы, я в очередной раз подивился безумной фантазии нового директора, выбравшего новый цвет для здания – розовый. Я учился в розовой школе с лозунгом на желтом фоне: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Стало даже как-то немного дико. Здесь земля выглядела как огромная психушка, вращающаяся вокруг себя и наматывающая последние остатки разума на свою ось.

Первого сентября перед нами предстали два директора. Бывший и нынешний. Я был в кабинете бывшего директора Николая Ивановича один раз, когда поругался с математичкой. Даже не поругался, а просто пошутил над ней. Она сказала, что от наших решений примеров у нее поехала крыша. А я сказал: «Людмила Александровна, у вас не крыша едет, у вас вялотекущая шизофрения. И примеры мы решаем нормально». Так я и отправился в кабинет Николая Ивановича. В кабинете воняло перегаром, директор любил приложиться к бутылочке с самого утра. Он что-то промямлил и отпустил меня.

Новый директор был противоположностью Николая Ивановича. Он был толстый, с висевшим животом, под которым прятался ремень. На голове были рыжие кучерявые волосы, которые он все время поправлял, пытаясь их уложить. От чего он выглядел глупо и немного смахивал на гея. Глазки были мелкие и располагались далеко друг от друга из-за огромного носа, похожего на грушу. Под этой грушей были два толстых вареника, за которыми прятались мелкие зубы. Его губы были открыты, ему было жарко, и он дышал через рот, как боров, взгромоздившийся на свиноматку.

Услышав его писклявое: «Здравствуйте», я и многие мои одноклассники начали ржать и пародировать его. Тут-то на нас посмотрела Катя Родионова и сказала фразу, благодаря которой я возненавидел ее. И обозвал плоскогрудой овцой.

Потом наша компания отправилась принимать алкоголь в местном кафе «Парус». Я нажрался так, что не смог прийти в школу второго сентября. Вместо этого я сидел с бутылкой пива в обнимку и под прессом похмелья писал сочинение на тему: «Как я провел лето». Нет, не писал. А старательно выводил слово: «Дерьмово». Я тогда долго смеялся, считая это потрясающей шуткой, которую Татьяна Петровна не оценила. Зато оценили Артем, Макс и Стас.

Я написал новое сочинение третьего сентября, глядя на фотографии в мониторе. На фотографии из Чехии, где мы с братом были несказанно счастливы. Я был на грани, но сдержался, не расплакался. На следующий день я отнес сочинение в школу.

Я почти вышел за территорию школы, когда меня догнал Артем. Некоторое время мы шли, молча, потом он спросил:

- У тебя и вправду брат умер?

Я не знал, что ответить. У меня не было никогда брата, но фотографии в компьютере не могли появиться из ниоткуда.

- Да. Его задавил грузовик напротив остановки.

- Ты мне не говорил, что у тебя есть брат. Сколько ему было лет.

- Двадцать два.

- «Умру молодым и свободным», - переделал он строчки из песни Земфиры.

А я вспомнил другие слова из этой песни: «Голова моя – поет, но ничего не понимает, никому не доверяет». Я тяжело вздохнул.

- Сочувствую, чувак. Как его звали?

- Данил, - на самом деле, я не знал, как его звали. Я всегда обращался к нему просто брат. Поэтому сказал, что пришло первое в голову.

Вскоре мы разошлись по своим дорогам. Я – налево, Артем – направо. Больше я его живым не видел.

6

Через десять минут моего друга сбила машина. Глупое совпадение обстоятельств, скажу я вам. Он стоял на разделительной полосе, глядя на магазин и прикидывая, сколько сигарет в пачке у него осталось. Купить еще одну пачку, чтобы было про запас, даже если пачка в кармане почти полная. Я-то знал, что в ней было чуть больше половины, потому что мы покурили, выйдя за территорию школы. Я стрельнул у него сигарету, так как забыл купить их утром перед уроками. Если бы он мог спросить меня, сколько же этих чертовых сигарет осталось у него в пачке, то не думал бы этом, а внимательнее смотрел бы по сторонам.

Он стоял на разделительной полосе, как прилежный гражданин, соблюдая правила поведения на дороге, а потому находился на зебре прямо напротив остановки. К остановке подъехала маршрутка. Водитель грузовика решил не притормаживать, а просто объехать ее по разделительной полосе. Как раз там, где стоял мой друг.

Грузовик ехал небыстро, мой друг оказался под колесами и был безжалостно перемолот. Грузовик остановился, а маршрутка в этот момент отъехала. Люди пялились на грузовик, точнее под грузовик, пытаясь угадать, что или кто под него угодил. Уж не их ли любимый родственник или знакомый. Возможно, кто-то понял, в чем дело, потому что мог услышать хруст ломающихся костей. Наверняка был хруст, очень громкий, пугающий.

Вечером по телевизору показали этот страшный случай. Юлиана Шнайдер хладнокровно сообщила, что моего друга задавили насмерть. Показали нашу улицу и грузовик. Тело друга к тому моменту было накрыто простыней, иначе он мог бы улыбнуться мне из-под грузовика и показать большой палец: «Все окей, дружище!». Но, конечно же, он не мог этого сделать. Мертвые не могут поднимать большие пальцы и тем более подмигивать.

Я смотрел этот сюжет, погруженный в транс. Меня пробил озноб, и начало трясти. Мама принесла мне успокоительное, и я лег спать. Уроки, конечно же, я не сделал.

7

Мама радостно ворвалась в комнату, раздвинула шторы и поцеловала меня в щеку.

- Вставай, соня! Какое же чудесное утро.

Я отвернулся к стенке.

- Вставай, ты же не хочешь пропустить первое сентября?

- Очень смешно, - буркнул я.

- Я погладила тебе брюки и рубашку. Они в моей комнате. Там же на столике лежат деньги. Купишь Марине Павловне цветы.

- Она их не заслужила, - машинально ответил я.

- Ладно. Хватит валяться, - мама ушла.

Я подумал, что она сбрендила, но когда увидел на телефоне дату, понял, что сбрендила не она.

Я зашел в комнату родителей. Там действительно стояла гладильная доска, на ней стоял утюг. Брюки с рубашкой висели на вешалках. Я осторожно прикоснулся к ним, не веря, что это происходит на самом деле. Очень глупый розыгрыш, если это так. Но что-то темное в углах моего сознания шептало, что это вовсе не розыгрыш.

Умывшись, я пошел на кухню, где сделал себе кофе. На столе стояли бутерброды, которые мама сделала спозаранку. Я открыл окно и сел с чашкой. Прикурил, глядя на школьный двор, думая о том, что цветы я покупать не буду. Докурив, я съел бутерброды и собрался в школу.

В подъезде я встретил соседа. Он просовывал руку в почтовый ящик, когда я с ним поздоровался. Сосед повернул голову в мою сторону и тоже поздоровался. Я не отрывал глаз от ящика, из которого показалась газета. И в этот момент верхняя страница зацепилась за что-то и порвалась. Да, сегодня совершенно точно было первое сентября, и это совершенно точно не был розыгрыш. Порвать страницу газеты дважды одинаково, по-моему, невозможно.

По пути я зашел в магазин и купил пачку сигарет, которая закончится у меня четвертого сентября и позволит мне узнать, сколько сигарет осталось в пачке Артема.

Я пожал руку Макса и Стаса. Третьего рукопожатия не было, не было друга. Чтобы не думать о нем, я разглядывал извращенский розовый цвет нашей школы и несколько раз перечитал надпись над входом: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Я показал ее Максу и Стасу, и мы дружно засмеялись. Катя Родионова посмотрела на нас искоса. Потом какой-то дядька представил нам нашего нового директора, имя которого я не расслышал. Я сразу подумал, что он гей или тяготеет к тому. Мои мысли высказал Макс, и мы втроем опять засмеялись. А когда новый директор сказал: «Здравствуйте», то чуть не попадали, схватившись за животы. Видимо, новый директор услышал наш смех, его глаза-монетки стали бегать из стороны в сторону. Он нес какую-то ахинею, которую никто не слушал, потому что было жарко и всем хотелось зайти в школу.

Потом наша компания отправилась принимать алкоголь в кафе «Парус». Я нажрался так, что не смог прийти в школу второго сентября. Вместо этого я сидел с бутылкой пива в обнимку и под прессом похмелья писал сочинение на тему: «Как я провел лето». Нет, не писал. А старательно выводил слово: «Дерьмово». Я тогда долго смеялся, считая это потрясающей шуткой, которую Татьяна Петровна не оценила. Я знал, что не оценит, но все равно смеялся до слез. Зато оценили Макс и Стас.

8

Третьего сентября я отнес сочинение в школу и получил за него две двойки. После школы я написал новое сочинение о том, как моего друга сбила машина. Четвертого сентября я получил за него две тройки. Первая оценка ставилась за содержание, вторая – за орфографию. Со второй оценкой я был согласен, у меня всегда были проблемы с написанием. А вот первая оценка вывела меня из себя.

Я подскочил и заорал на весь класс:

- Какого хрена?!

Катя Родионова, сидевшая за первой партой, обернулась на меня и в ужасе уставилась, будто я нарушил священное молчание на уроке. Я испытал такое сильное ощущение дежавю, которое не испытывал еще никогда. У меня закружилась голова, и я оперся на парту руками.

Татьяна Петровна оторвалась от журнала и глянула на меня взглядом хищного зверя. Ее лицо – пристанище масок, которые она, умело, переодевала, вызывая у меня отвращение.

- Пошел вон из класса и больше никогда не возвращайся сюда.

- Вы, наверное, долбитесь в уши, я спрашиваю вас, какого хера у меня за содержание стоит тройка?!

- Пошел вон! – закричала она.

Головы одноклассников метались туда-сюда. Все жаждали крови, в их глазах плескалась радость, кто-то наконец-то получит нагоняй. Особенно сильно радость светилась в глазах Родионовой. Мне захотелось ее ударить. Подойти и с ноги врезать по роже, чтобы ее нос всю жизнь смотрел внутрь головы.

- Я задал тебе вопрос? Или ты глухая, сука?! Тебе не понравилось мое первое сочинение и ты заставила меня его переписать. Я написал второе, и тебе оно тоже не понравилось. В чем дело? Или тебе абсолютно по хер на то, что у меня умер друг?!

- Об этом мы поговорим в кабинете завуча.

- Мы об этом обязательно поговорим, старая шлюха.

9

Я хлопнул дверью и прямиком направился в кабинет завуча, сжимая тетрадь с сочинением. Галина Валентиновна сидела в своем кабинете. Я тихонько постучался и вошел.

- Слушаю вас, молодой человек, - сказала она, не отрываясь от писанины. На ее столе царил ужасный бардак.

- Сейчас придет Татьяна Петровна, - я бросил портфель на пол и сел. – Я обозвал ее шлюхой.

Галина Валентиновна подняла на меня удивленные глаза.

- Прости, я, наверное, глухая, что ты сказал?

- Я сказал, что обозвал учительницу литературы Татьяну Петровну шлюхой.

- Так, - она положила ручку. – Во-первых, если я еще услышу от тебя подобные слова, я позабочусь о том, чтобы ты благополучно покинул нашу школу. А, во-вторых, я хочу знать, почему ты это сделал.

Тут в кабинет вошла Татьяна Петровна.

- О, ты уже здесь, Францов. Замечательно.

- Присаживайтесь, - мило сказал я. – Я объяснял Галине Валентиновне, почему обозвал вас. – Хотел добавить шлюхой, но прикусил язык.

- Случилось то, что она поставила мне тройку за сочинение. Эта оценка необъективна и является выражением плохого отношения Татьяны Петровны ко мне.

Татьяна Петровна раскрыла глаза и рот одновременно. Отличная маска удивления. Глядя на это выражение лица, я вдруг подумал, что Татьяна Петровна могла бы стать хорошей актрисой. Пребывая в эйфорийном состоянии, я продолжил:

- Вам давно известно, что у нас с ней плохие отношения. Ей не понравилось мое первое сочинение и она заставила меня его переписать, - я вдруг почувствовал такое спокойствие. – Я написал новое сочинение, вполне раскрывающее название темы. – На самом деле я в это нисколько не верил, просто хотел проучить эту старую шлюху.

- Это оно? – Галина Валентиновна кивнула на тетрадь.

- Да, - по-ангельски ответил я.

Она протянула руку, я отдал ей тетрадь. Галина Валентиновна отрыла ее и стала читать. Через секунду она остановилась, достала платок, протерла очки и снова продолжила. Татьяна Петровна нервно ожидала.

Я видел, что Галина Валентиновна действительно его читает, вникая в суть событий. Я сидел, болтая ногой, пытаясь цеплять замочки на портфеле, чтобы они позвякивали, как в прошлый раз. Но в этот раз портфель лежал на полу иначе. В кабинете было тихо. Его бежевые стены успокаивали. На столе царил беспорядок, как и на полках с толстыми папками. Что в них хранилось, я не знал, но они все были обозначены годами, аккуратно подписанными рукой неизвестного. Часы показывали, что до конца перемены осталось четыре минуты.

Галина Валентиновна положила тетрадь на стол и обратилась к Татьяне Петровне.

- И что же вам не понравилось, Татьяна Петровна? Я считаю, что Сергей прав, содержание раскрывает заданную тему.

- Он начал орать в классе, как ненормальный. И обозвал меня такими словами, каких я еще не слышала, - включилась Петровна.

- Мы сейчас говорим о сочинении. О плохих словах мы поговорим позже.

- Да ладно вам, Татьяна Петровна, вы что, никогда не слышали раньше слово шлю…?

- Францов! – крикнула завуч. – Не забывай, где ты находишься.

- Это у него уже привычка, все время меня перебивать.

- Вы меня сейчас перебили, - Татьяна Петровна покраснела. Завуч явно начинала злиться. – Вы поставите ему за содержание отлично, тем более что у человека траур и вполне понятно как он провел лето. А ты немедленно извинишься перед Татьяной Петровной. Мне надоели ваши ссоры.

Повисло молчание, и я вдруг понял, что мне опять придется извиняться. Это даже доставило мне некоторое удовольствие.

- Извините меня, - буркнул я.

- Что, я не слышу? – Татьяна Петровна чуть-чуть наклонилась с ехидной физиономией.

Тут уж мне захотелось ударить ее портфелем и стереть эту улыбочку с ее лица навсегда. Сбить эту маску и растоптать.

- Извините-меня-Татьяна-Петровна-за-то-что-обозвал-вас-я-очень-об-этом-сожалею! – прокричал я, как одно огромное слово.

- Это уже ни в какие рамки не лезет…

- Вы же сказали, что не слышите меня, - я заткнул ее поток возмущения. – И так, между прочим, происходит всегда, когда я отвечаю. Вы постоянно с ехидным лицом говорите: «Что? Что ты там лопочешь? Громче, я не слышу!» Это могут подтвердить все в нашем классе.

Галина Валентиновна выглядела уставшей, а потому прогнала Татьяну Петровну, обосновав ее выдворение началом урока.

- Сереж, я понимаю, что вы с Татьяной Петровной не можете найти общий язык, но нужно постараться. Я тоже не люблю некоторых учителей, - при этом она кивнула в сторону двери, то ли машинально, то ли специально, - но это же не повод ругаться с ними и швырять в них вазами с цветами. Приходиться находить общий язык. Остался последний год. Давай потерпим?

Я кивнул.

- Не огрызайся на ее выпады. Ты не первый кто на нее жалуется. Из других классов тоже жалуются.

- Дебилки и деградатки?

- Э… да, - она начала смеяться, но быстро подавила смех. – Да, девочки из «Б» класса.

Она машинально листала мою тетрадь с сочинением, и перед ее взором появилось мое первое сочинение.

Сочинение по русскому языку на тему:

«Как я провел лето».

Дерьмово.

Галина Валентиновна улыбнулась. И все же, понимая причину моего дерьмового летопровождения, она перестала улыбаться и протянула мне тетрадь.

- Иди отсюда. И постарайся с ней больше не ругаться. Хорошо?

- Хорошо.

10

Из кабинета Галины Валентиновны я отправился прямиком в библиотеку, чтобы снова подать сочинение на конкурс. Я знал, что Василиса Александровна его не примет, но я все равно хотел все сделать так, как произошло в прошлый раз. Я шел по коридору, понимая, что схожу с ума. Вспоминая прошлое, я осознал, что схожу с ума уже давно, вернее понял еще в прошлый раз. Но сейчас я у меня зародился план, от которого голова пошла кругом.

Я зашел в библиотеку и тихонько подошел к столу Василисы Александровны.

- Я хочу подать сочинение на конкурс, - я уже не шептал, а потому встретил укоряющий взгляд Василисы Александровны.

Я отдал ей тетрадь, предварительно открыв ее на нужной странице, чтобы она не увидела мое первое сочинение.

Она с деловым видом прочитала мое сочинение. Прочитав его, она протянула мне тетрадь с лицом человека только что увидевшего призрака.

- Прости, но я не могу принять такое сочинение на конкурс.

- Я не спрашивал вас, можете вы принять его или нет. Я сказал, что принес сочинение на конкурс, и точка.

- Молодой человек, я бы попросила быть вас повежливее.

Я ударил по столешнице рукой, читающие, как по команде, подпрыгнули и повернули головы. Я ж даже кайф ощутил от этого.

- Значит, горе других людей вас не интересует. Вам только и подавай сочинения: кто, где был, что жрал, где спал и с кем трахался! – я даже обалдел от того, что говорю в точности, как в прошлый раз.

Она закрыла тетрадь и протянула мне.

- Я больше не собираюсь с тобой разговаривать. И чтобы ты никогда больше не заходил сюда.

Я взял тетрадь и пристально посмотрел на Василису Александровну.

- Ты не вправе отказывать мне получать книги.

Она начала опять возмущаться, но я заткнул ее. Выходя из библиотеки, я увидел надпись над дверью: «Всякое добро происходит от просвещения разума». Я вышел из библиотеки и достал маркер. Над дверью я вывел аккуратную надпись: «Всякое дерьмо происходит по накурке».

Чувствуя некую опустошенность, я сходил в туалет покурить. Потом решил, что не пойду на остальные уроки и поплелся домой, держа в руках тетрадь с костями.

11

Меня никто не догнал, и это было к лучшему. Я не знал, что могу взболтнуть и терять мне больше никого не хотелось.

Дома я просмотрел фотографии с братом, потом с другом. Я долго смотрел в монитор, пока на ум не пришла идея спрятать тетрадь. Я достал маркер из портфеля и написал на обложке: «Тетрадь с костями». Это был мой скелет, о котором, и говорить не стоит, иначе упекут в психушку. Хотя, иногда мне казалось, что я там учусь. Это был мой скелет, и я спрятал его в дальнем углу шкафа, куда не проникает свет, а стены, вращающие ушами, ничего не услышат. Даже имей они глаза, то ничего не увидели бы.

Почти полгода все было хорошо. Относительно хорошо. Я ни с кем не ругался и подтянул оценки. Да и ругаться и лезть на рожон совсем не хотелось. Пришла зима, выпал снег, и я впал в спячку. Мое тело ходило в школу, делало уроки. Мне было скучно, потому что моего лучшего друга не стало. Единственное, что я мог нормально делать – это думать. Вынашивать план, которым меня обрюхатило мое безумное сознание.

12

К началу весны в школе стало все хорошо. Я стал почти хорошистом, если бы Татьяна Петровна забыла все наши обиды и ставила мне хорошие оценки. Я действительно старался, много читал. Но она не оценила моих трудов, и в середине апреля начала цепляться ко мне. Я терпел ее выходки, в глазах одноклассников читалось разочарование. Им хотелось цирка, а самый главный клоун ушел на пенсию. Может, кто-то считал меня слабаком, но мне было плевать. Я хотел быстрее окончить школу и убраться.

Но моему терпению однажды пришел конец, и я взорвался. Мы написали диктант, и Татьяна Петровна дала нам время, чтобы его проверить. Для меня это было ужасной пыткой, и я подолгу думал над каждым подозрительным словом. Я уже не помню, какое слово захватило все мои мыслительные процессы, но я так задумался, что стал невольно смотреть в окно. Обычно в такие минуты тянет на улицу, но я действительно думал.

Татьяна Петровна вывела меня из размышлений, громко выкрикнув мою фамилию.

- Что? – я повернулся к ней, понимая, что мое терпение натянуто как струна, на которой, похоже, Татьяна Петровна решила сыграть.

- Проверяй диктант.

- Я проверяю диктант. Что вы лезете ко мне? Я вас не трогал, и вы меня не троньте.

- Еще бы ты меня тронул, - пафосно заявила она.

И вдруг она подскочила с места и подлетела ко мне с такой скоростью, что физрук поставил бы нам всем двойки за бег. Она схватила мою тетрадь за край, я машинально схватился за другой. И тут она начала неистово вырывать ее, дергая туда-сюда, как лев, пытающийся оторвать кусок мяса от жертвы. Двадцать восемь пар глаз смотрели на наш безмолвный бой. Я подумал, что она сейчас точно разорвет мою тетрадь, оторвет кусок мяса на глазах у толпы.

Я отпустил тетрадь.

Татьяна Петровна тяжело дышала. Она сжимала тетрадь, которая стала похожа на подтирашку.

- Я жду вас в кабинете Галины Валентиновны, - абсолютно спокойно сказал я.

Алекс Линдон
3 августа 2010 г., 09:37
1 голос
Написать комментарий
3 комментария
Супер,молодец!!!А ведь люди действительно стали пофигистами,может,эта вещица заставит их задуматься об этом...
Классно. Почему-то на прозе я не смогла прокомментировать, так хоть тут это сделаю. На самом деле, рассказ очень интересный, хотя я немного не поняла, как он за пару дней прожил около года, и как он жив после выстрела в себя остался? А так все супер
О, боже! Это действительно сумасшествие! :))))