Тяжелый

Все персонажи и история вымышлены.

0

Эта история без начала и без конца. Когда тебе плохо ты что-то делаешь, или не делаешь. Заворачиваешься в кокон и медленно томишься в собственном соку. Я же пишу, мне так становится легче.

1

Случилось это в конце июля, довольно таки паршивого месяца, в том смысле, погода была какой-то нестабильной и почему-то меня это бесило. Мы тогда напивались на работе каждый день. Я понимал, что спиваюсь, старался придерживаться, но все равно напивался.

В тот день мы как всегда с Колей выпивали. Причем начали это делать с полудня, что было нам несвойственно и было даже абсолютно наплевать. Я все время крутился около Янки, а под вечер пришла мысль поцеловать ее взасос. Но должен был прийти ее муж, так что я просто не отлипал от нее. Отлипал лишь на очередной глоток водки, которая убила меня в такой хлам, что я не помнил, как приехал домой. И где-то потерял телефон.

Ясность вернулась, когда копилка-поросенок полетела в антресоли. Звон стекла, и фонтан пятирублевых монет меня так обрадовали и взбесили одновременно. Я схватил кружку со стола, и она отправилась вслед копилке. Новый взрыв бьющегося стекла. Затем полетела вторая кружка, ваза и пульт. Мне хотелось разрушить здесь все. Я подошел к серванту и взял большую круглую вазу…

Мне уже мало, почти все разбил, всюду осколки, куски рам от дверок серванта. Но мне все мало. Тогда я хватаю круглый столик, он довольно тяжелый, но я поднимаю его над головой и кидаю в это месиво осколков. И мне все мало, вижу межкомнатную дверь, в ней восемь стекол. Бью кулаком, но оно не бьется. Тогда бью со всей силы, и рука проходит сквозь дверь, осколки летят на диван. Бью по другому стеклу, и оно разбивается с первого раза. Смотрю на руку и удивляюсь – ни царапины. Приходит мысль, что в кино показывают неправду, кормят нас дерьмом. Я разбил два стекла, а рука целая…

Прихожу в себя… толи от того, что реву белугой, толи от крови. Она уже залила подлокотник кресла, а с него капает на ковер. Усаживаюсь в кресло, глядя на глубокую рану между указательным и средним пальцами, не переставая реветь. Я не чувствую боли, я чувствую другую боль, которую я еще не до конца выплеснул. Я хочу еще громить собственный дом, но весь сервант уже разбит, осталось там что-то целое не знаю, но мне нужно еще. Я хватаю второй пульт и…

Осматриваюсь. Кидаю его в рамку с рисунком Линды. Потом поворачиваюсь к шкафу, где у меня лежит вся ее коллекция дисков, и думаю разбить их все. Но вспоминаю о фотоаппарате за двадцать пять тысяч, и снова сажусь на подлокотник прямо в кровь. И снова реву, прижимая руки к лицу. Не могу остановиться, и остановится ли это вообще? Приходит мысль – я всегда знал, что умру в пятницу…

Ламинат в кухне и коридоре весь в крови. Правая нога оставляет четкий след ступни. И я думаю, что за обои держаться не следует, хотя меня шатает и мне плохо. Думаю лечь спать, но гляжу на руку. Из раны все еще течет кровь, мне становится страшно. Телефон потерял.

Беру ключи, стою в лифте, прижав руку к себе. Выхожу, и меня бросает на почтовые ящики, но я иду. Упираюсь рукой о стенку и оставляю кровавый отпечаток. На улице тихо, за столиком сидит компания. Перехожу через двор и подхожу к соседнему дому. Думаю, если Ленки нет дома, пойду спать. Набираю ее квартиру, и вдруг она отвечает.

Она открывает дверь и приглашает войти.

- Она не останавливается, я не войду, - показываю ей руку.

Из-за Ленки выглядывает Валя, перепуганная.

- Я вызываю скорую, - Ленка уходит вглубь квартиры. – Следи за ним.

- Не надо скорую, - я сажусь на ступеньки. Не хочу скорую, зря пришел.

Встаю.

- Ты куда?

- Я лучше пойду.

Встаю и медленно спускаюсь, капая кровью на каждую ступеньку.

- Лена, он уходит!

Выхожу из подъезда, и бреду к своему. Сажусь на лавочку и поднимаю к себе ноги. Выбегает Лена и Валя. Подходит парень.

- Эй, ты меня слышишь? – не обращаю на него внимания, хочу, чтобы он отвязался. – Ты меня слышишь? – он касается моего плеча.

Понимаю, что не отстанет, поднимаю голову.

- Как тебя зовут?

- Саша.

- Саша, и как это с тобой случилось?

Сам хотел бы знать.

- Молодой человек, все в порядке, мы сами разберемся.

Валя тихо шепчет: «Пиздец».

И все…

Вижу две машины скорой помощи. Около меня стоит мужик в зеленоватой форме медика. Он приказывает Лене обмыть мне руки, и они начинают о чем-то спорить. Потом меня ведут к машине, он все время держит меня за левую руку, хотя я и так нормально иду. Забираюсь в машину. Он забинтовывает мне руку, а тетка спрашивает, как это случилось. Говорю, не знаю.

- Будем считать это попыткой к самоубийству.

- Попыткой к самоубийству? Забавно, - мне правда забавно, но и пугает. В какой-то мере это правда. На левой руке обнаруживаю три полосы. Две поперек, а одна вдоль вен. Но кровь не течет, просто царапины.

- Приподними ногу, - говорит мужик.

Приподнимаю и только теперь замечаю, что правая ступня около сухожилии тоже конкретно порезана. Я врезал в стекло ногой. Он заматывает ногу, закрывается дверь, машина трогается.

- Куда его? – спрашивает водитель.

- В первый травмпункт.

Всю дорогу я доебываюсь до медика. Задаю ему кучу тупых вопросов, на которые он сдержанно отвечает. Вижу, поболтать он явно не хочет, и затыкаюсь. Хочу закурить, понимаю, мне этого не дадут сделать.

Приезжаем к больнице. Медик ведет меня, крепко держа под левую руку, и все время говорит, чтобы я прыгал на левой ноге.

- Я сам дойду.

Наступаю на правую ногу, и тут чувствую нереальную боль, но все равно иду, все время приговаривая: «Что же она так болит?»

Заводят в кабинет к врачу, мне задают вопросы типа, где работаешь, учишься и т.д. Спокойно отвечаю. Отвечаю, не помню, что со мной случилось. Он смотрит на меня.

- Тебя как будто с войны привезли.

- Войны нам еще не хватало, - хочу еще что-то добавить, решаю промолчать.

Меня проводят в другой кабинет, где я ложусь на стол и кладу правую руку на столик. Доктор надевает маску и очки. Потом вставляет иглу около раны и начинает зверски ею водить в разные стороны, впрыскивая обезболивающее.

- Ай! – кричу. – Нежнее нельзя, мне все же больно.

- Слышала? – говорит медсестре. – Нежности он хочет! – они смеются.

Он вставляет иглу в друге место и опять водит ею туда-сюда. Корчусь от боли, но в какой-то мере она доставляет удовольствие. Он берет иглу и пронизывает нитку. Хочу закричать, чтобы меня не зашивали, но понимаю, что деваться некуда. Смотрю, как игла протыкает мою плоть, а потом нить проходит через нее.

- Чего смотришь? – спрашивает доктор.

- Интересно же.

Потом и до него доебываюсь. Советую ему посмотреть фильм Люка Бессонна «Граница», а дальше несу какую-то полную ахинею. Медсестра осматривает ногу, и говорит, что зашивать не нужно. Она заматывает ее бинтом. Доктор заканчивает с рукоделием, и медсестра перебинтовывает мне руку. За этим я тоже наблюдаю.

Выхожу в первый кабинет. Сажусь на кушетку. Он долго что-то пишет, потом протягивает мне две бумажки.

- Пойдешь в свою поликлинику, сделаешь прививку от столбняка. А это таблетки, будешь пить, как тут написано.

Благодарю и выхожу в коридор. Слышу чей-то крик:

- За стены не хватайся, и так тут все кровью залил!

Втроем бредем по коридору. Лена вызывает такси. На улице снова хочу жутко курить, нахожу пачку сигарет в кармане. В ней зажигался, закуриваю и бреду к поваленному дереву. Сажусь и курю. Шорты и майка почти полностью в крови. Чувствую себя полнейшим дерьмом, но мне все равно. Докуриваю в тот момент, когда подъезжает такси. Водитель в панике, что я залью ему салон кровью, но мы успокаиваем его. Едем домой. Ленка провожает меня до двери, видит в коридоре кровь, и еле сдерживает рвотный рефлекс. Уходит, а я ложусь спать.

2

Встаю через три часа. Кое-как принимаю душ и делаю кофе. Выкуриваю сигарету и выхожу. Дверь в подъезд моет домоуправ тетя Галя. Здороваюсь и ковыляю дальше, чтобы избежать вопросов. На один все-таки отвечаю:

- Напоролся на стекло.

Сажусь в маршрутку. Все пялятся, мне все равно. Думаю о матери, что она скажет о погроме. Я так и не посмотрел, что сотворил вчера. Приезжаю на рынок, еле ковыляю к своему магазину. Нога болит нереально, алкоголь еще подпирает. По пути встречаю Вову, охранника, он, как всегда, хочет сморозить глупость или шутку, но молчит. Подхожу к соседней палатке, Ольга в шоке. Говорю, что случайно вчера напоролся на стеклянную дверь дома. Прошу купить ее бутылку пива и даю деньгу. Снова курю, залпом выпиваю полбутылки, и становиться легче. Она просит подошедшего Вову вынести стенды с дисками. Потом звонит Коле и рассказывает, что я не в состоянии работать. Хочу дождаться Колю и занять денег.

Подходит Катя, у нее что-то тоже с ногой, но она уже два года лечиться. Разводит панику и отнимает у меня пиво. Потом бежит в аптеку и покупает несколько бутыльков перекиси водорода. Отводит меня в закуток и снимает бинты с руки. Промывает мне раны. Мы болтаем и даже шутим. Перекиси отчаянно не хватает, она посылает дочь еще за несколькими бутыльками, я даю деньги. После всех процедур чувствую себя дерьмово, раны снова разболелись.

Заходит Серега. Отвечаю, что ничего особенного не случилось. Курим. Уходя, он говорит:

- В следующий раз придешь на работу такой покалеченный, я тебя сам добью.

- Ты добрый, - отвечаю. Руки не пожимаю.

Работаю три часа, в кассе шесть сотен. Забираю их в аванс зарплате и прошу Вову занести стенды. Коля так и не приехал.

Приезжаю домой. В коридоре вид крови вызывает отвращение, заходить не хочется. Не хочется и видеть, что твориться в зале. Вспоминаю о прививке от столбняка, но по воскресениям больница не работает.

Иду в зал. Гляжу на погром. Это нечто. Под ногами грустят стекла, под креслом лужа крови, подлокотник в крови. Вспоминаю строчки из песни Линды: «Посмотри под ноги – там твои подвиги». Грустно улыбаюсь. Сажусь в кресло и закуриваю, стряхиваю пепел прямо на пол. Сердце екает от того, что скажет мать.

Справа лежит сорванная занавеска. Вспоминаю, как неистово отрывал ее. Она в крови, на ней лежит гладильная доска без чехла. Смотрю на телевизор, вспоминаю, как отчаянно пытался его разбить, но так и не попал в него. Начинаю плакать, это мне не убрать никогда в жизни.

Докуриваю, бросаю окурок прямо на пол и тушу его ногой. Хожу по дому прямо в шлепках, не знаю с чего начать. Достаю кучу пакетов и начинаю собирать то, что было раньше рюмками, бокалами, статуэтками и прочей дребеденью, а теперь – мусор. Делаю это непоследовательно, но мне все равно, главное прибраться. Вспоминаю про обеды, которые купил перед отъездом и кладу их в холодильник. Потом опять курю и снова собираю мусор. Руки дрожат, раны болят, но я все равно убираю. Начинает тошнить от какой-то вони. Пирамидка с Эльфелевой башней треснула, и вонючая жидкость вытекла. Вымыть полку невозможно, там куча стекол. Стараюсь не дышать. Но потом все равно становиться дурно. Иду спать.

Вечером приходит Аня. Спрашивает, что надо и идет за лекарствами, прихватив пару пакетов с мусором.

Курим на балконе.

- Саш, ну вот что тебе для счастья надо?

- Не знаю, - хотя знаю.

И совсем не хочу слышать все это психотерапевтическое дерьмо. Поэтому дальше просто молчу. Она уходит, прихватив еще пару пакетов.

- Я завтра зайду, чтобы тут было чище.

Я рано проснулся. Опять кое-как принял душ, поел, выпил кофе и отправился делать прививку. Вышел на Московской, понял, что трамваи не ездят. Сел в какую-то маршрутку, которая так и не доехала до больницы. Пришлось еще квартал ковылять под пристальные взгляды прохожих. Гордо прикуриваю и ковыляю дальше. Коротко ответил: «Бандиты» на вопрос тетки в регистратуре. Мне сделали укол. По пути домой, я купил кучу перекиси и бинтов.

Приехав домой, поел и снова закурил. Я потерял телефон, а мать названивала каждый день. Уже второй день телефон будет недоступен, и мать может приехать. Я с ней не разговаривал и не виделся почти месяц.

Пошел убирать дальше. Поднял гладильную доску, занавеска оказалась еще больше заляпана кровью, чем видно было. Под ней я нашел чехол от доски, на нем была надпись черным маркером. Я вспоминаю, как писал на нем, но не помню что. Расправляю его и читаю свои пьяные каракули, от которых меня пробирает дрожь: «Я всегда знал, что умру в пятницу», а дальше дата и моя подпись. Сажусь в кресло в обнимку с чехлом и начинаю плакать. Что я хотел собой сотворить на самом деле? Вытираю слезы этим же чехлом и сморкаюсь в него. Была ли это грань безумия, которую я чуть не переступил? Я не могу сказать, потому что почти ничего не помню, что творилось дома. Предсмертная ли это записка? Наверное, можно и так сказать. Слезы уже не текут, но я все равно в шоке сижу, смотрю на свой подвиг.

Через какое-то время снова начинаю убирать. Судорожно запихиваю чехол на дно пакета и засыпаю его мусором. Продолжаю собирать стекла. Бросаю, набираю воды в тазик и вымываю полы в кухне и коридоре. Стоять на коленях больно, они все в ссадинах и ушибах. Но все равно вымываю полы, смотрю на обои, они чистые. Вымыв полы, опять собираю стекла, среди которых куча страз. Сначала не обращаю на них внимания, но потом до меня доходит. И я ничего не вспоминаю. Абсолютная пустота.

Поднимаю голову. Рамки, которую мне сделали для картинки Линды, нет. Нахожу ее разбитой за креслом, ни одной стразы не удержалось, стекло разбилось и порезало картинку. Этот портрет Линды исполнила карандашом Ирина Дубинина в Первомайском парке всего за сорок рублей. Она срисовала лицо Линды с фотографии, и мне очень понравилось. Сзади она подписала: «Я тоже люблю Линду». Это были славные времена, когда в парке собирались люди и могли обмениваться постерами и вырезками из журналов. Тогда еще можно было найти на этом блошином рынке редкие диски по смехотворной цене. Рынка не стало, а портрет теперь был изрезан стеклами. Одна память иногда режет другую, искажая ее. Поэтому я выбросил это рисунок, хоть мне и было тяжело с ним расставаться. Да, понедельник все-таки тяжелый день.

Я убрал большую часть мусора, но повсюду еще валялись мелкие осколки. Вечером приходит Аня. Мы курим и говорим о всякой ерунде. Потом прошу ее помочь перевязать раны, она справляется, но видно, как ей плохо. Я думаю, как же опозорился перед друзьями. Вспоминаю Ленку, ей звонить страшно. После ухода Ани, вспоминаю о своей старой раздолбанной Нокии. Нахожу сим-карту, которую купил на рынке без регистрации. Вставляю карту и ставлю телефон на зарядку. И вдруг этот раздолбанный телефон включается! Экран просто светиться голубым и ничего больше. Пытаюсь вспомнить Ленкин номер, несколько раз ошибаюсь, но попадаю на нее. Она говорит, что завтра зайдет.

Приходит Ленка с покупками. Там тряпки и снова бинты для перевязки. Она выпивает чай, берет мои ключи, чтобы не звонить в домофон и выносит мусор. Пакетов много, но она все их выносит. Остаются только разбитые дверцы серванта, которые я открутил и стол. Уходит домой, готовить родителям обед, приезжающим из Украины. Возвращается, чтобы отдать мне ключи. Потом снова возвращается, и я чувствую, что что-то не так. На вопрос кто, отвечает Лена, из лифта выходит мама.

Меня трясет, я, молча, иду на кухню, открываю пакет и трясущимися руками режу тряпки на мелкие куски, чтобы вытереть мелкие осколки с полок. Мать заходит на кухню и облокачивается на стол.

- И что мы всю жизнь будем вот так порознь?

Я опускаю голову, продолжая резать тряпки. Мне хочется заплакать, но я держусь. Я не могу ее видеть.

- Не знаю, - еле выдавливаю из себя.

- Я не пойму, из-за чего ты так обиделся?

Меня еще больше трясет от того, насколько она умеет притворяться дуррой.

- Ты знаешь из-за чего.

- Это же была фотография.

- Это была фотография с МОИМ лицом!

Я уже на грани.

- Ты сказала, что тебя тошнит от нее, от моей фотографии.

Слезы наворачиваются, но не текут.

- Ты там так похож на своего отца.

Вот и все ее оправдание. Ее тошнит из-за того, что я похож на человека, с которым она рассталась больше двадцати лет назад. А сколько было еще таких моментов? Жестов, мимики, речей, которыми я был похож на отца. А моя мать еле сдерживалась, чтобы ее не стошнило? Сколько было вранья? Пять лет, десять, двадцать пять. Или последний год, когда я сильно стал на него похож. Я вспомнил, как восемь лет назад она кричала, что хотела сделать аборт, а теперь вынуждена меня терпеть. Может, восемь лет ее тошнит от меня? И зачем она только приехала.

- Давай я тебе помогу разрезать, тебе же неудобно.

Мне было неудобно, потому что руки тряслись от обиды, а правая рука стала болеть еще больше.

- Я сам.

Я продолжаю резать тряпки, глядя, как из нее выбиваются и падают на диван мелкие ниточки.

- Что тебе помочь убрать?

- Ничего, я сам все сделаю.

Слезы исчезли, я не разрыдался. Мне хочется, чтобы она быстрее убралась отсюда. Но она не уходит. Переодевается в домашний халат и тапки и принимается за уборку. Делаем мы все, молча, когда весь мусор был собран, она выносит его на помойку. Пока она выносит мусор, режет палец, при этом пытается пошутить, что мы братья по крови. Я промываю ей палец перекисью и иду курить. Она спрашивает, что мне еще надо.

- Надо заплатить вторую часть за обучение и восстановить мою симку, - уже как-то безразлично говорю я.

Мать берет реквизиты, потом идет в магазин и приносит мне всякую еду. Собирается и уезжает к себе домой.

Просыпаюсь среди ночи, меня будит какая-то мысль, за которую я отчаянно хватаюсь. «Я всегда знал, что умру в пятницу», - и начинаю смеяться, громко и до слез. Какая невероятная глупость, весь погром я устроил в воскресение.

3

Затем начинается мой больничный. Я все время смотрю сериал «Настоящая кровь», непомерно много ем и курю. Меня навещают Аня и Лена. Мать тоже заезжает вечерами и привозит все те вкусняшки, которые я люблю. Я каждый день делаю перевязку и хочу на работу.

В четверг рано утром раздается звонок и стук в дверь. Так стучит только дедушка. Не открываю, делаю вид, что меня нет, не хочу его видеть и что-либо объяснять. Но это не дедушка, потому как он может тарабанить в дверь по полчаса. Это кто-то другой.

Днем звонит мать, говорит, что приходил милиционер. Тут вспоминаю, когда я сидел в машине скорой помощи, приходил милиционер и записал мои данные. Матери позвонила соседка, так как он зашел к ней.

Спрашиваю, что ему надо. Мать говорит, нам необходимо явиться в участок.

- Я ему сказала, что ты не ходишь и ты у меня в Энеме. А он мне ответил, соседи говорят, он как конь гарцует. Похоже, он не отстанет, ему надо закрывать дело.

- Какое еще дело?

На следующий день приезжает мать, вызываем такси. Пока ждем машину она, говорит:

- Нам надо врать одинаково. Скажем, что ты полез на шкаф, и он на тебя упал.

Я согласился.

Малый Андрей Николаевич оказался бугаем под два метра ростом. Он был замученный, а мать все шутила и несла какую-то ахинею, начав меня раздражать. Я затыкаю ее, и мы, молча, рассматриваем портреты президента и вице-президента. В кабинете воняет как в травмпункте, а участковый все что-то строчит. Смотрю на ступню, бинты окрасились в красно-коричневый цвет, рана снова стала кровоточить. Участковый задает мне несколько вопросов, я спокойно отвечаю, стараясь скрыть дрожь в руках. Потом еле нацарапываю заявление, чтобы не возбуждали уголовное дело, мол, раны нанес себе сам по неосторожности.

Едем домой, и мой незапланированный отпуск продолжается под новые песни Линды и серии «Настоящей крови».

4

Приходит Лена. Курим на балконе.

- Я должна тебе кое-что сказать.

Готовлюсь к ее исповеди. Я знаю, что приезд моей матери ее рук дело. Я не злюсь.

- Я совершенно случайно была около банка твоей мамы, - у нее вырывается нервный смешок.

- Так, совершенно случайно, - передразниваю. – В Кукольный театр ходила?

- Нет, короче, неважно. Зашла к ней, и говорю, мол, так и так, Саша разбил сервант, он порезал руку, мы возили его в травмпункт. Ему нужна ваша помощь, - она замолкает.

Я тоже молчу.

- Ты не злишься?

- Нет.

Она пристально сморит.

- Я, правда, не злюсь. И что она спросила?

- Блядь, Саша, - она закрывает рот рукой, подавляя очередной нервный смешок, - я не хочу говорить, - она говорит сквозь ладонь.

Готовлюсь выиграть миллион долларов, потому что примерно знаю, что спросила мать.

- Так что она спросила? - и, черт подери, в моем голосе отчаянно много грусти.

Лена убирает руку ото рта.

- Она спросила, много ли там разбито?

И меня это вовсе не удивляет, а только удручает.

- Я сама была в шоке. Понимаешь, нет, чтобы спросить…

Перебиваю ее.

- Она никогда особо обо мне не волновалась. Ты же сказала, что возила меня в травмпункт, этого ей достаточно. Ей даже, наверное, и не пришел в голову вопрос, сильно ли я поранился.

- Я ей об этом потом рассказала.

Ленка уходит, а я сижу на балконе. Курю одну за одной, находясь в легкой прострации, хотя и не понимаю почему. Я слишком хорошо знаю свою мать, но она все равно умудряется удивлять меня. И обижать.

На следующий день кончаются сигареты. Мне конкретно не хочется идти на рынок, чтобы меня видели бабки на лавочке. Думаю потерпеть до завтра, собрался в травмпункт, узнать, не пора ли мне снимать швы. Но чувствую, не дотерплю.

Звонит Лена.

- Ты еще ведешь дневник?

Чувствую легкую дрожь.

- А что?

- Мне просто интересно, писал ты там про меня. Ну, что я…

- Нет, про тебя не писал, - вспоминаю, что дневник уже давно выбросил, но не могу вспомнить, писал я про Лену или нет.

- Точно?

- Точно. А что такое? – и до меня медленно начинает доходить.

- Твоя мама знает, что ты гей.

Блядь, как я мог так довериться своей матери, чтоб особо не прятать дневник? Пиздец просто. Молчу. Хочу курить, как никогда в жизни.

- Чего молчишь?

- И ты мне это говоришь в тот момент, когда у меня закончились сигареты? Блядь, Лена, ты что, издеваешься?

- Я сейчас соберусь и приду.

Приходит Лена.

- Где мои сигареты?

Она кидает их на табуретку.

- На, сука. Хоть бы поздоровался.

- Мы с тобой по телефону поздоровались, - но все равно целую ее в щечку.

Иду на балкон, дрожащими руками открываю пачку и закуриваю. Лена тоже закуривает.

- Ну, и как это было?

- Она сказала, Лен, я же знаю, что Саше нравятся парни. Я, блядь, покраснела до корней волос. Спрашиваю, с чего вы это решили. Она говорит, что прочитала твой дневник, там ты писал, что любишь одного парня из института.

«Из университета», - мысленно поправляю. Для меня это важно.

- Она отреагировала довольно спокойно. Я даже поразилась. Я начала заливать, мол, тебе сейчас плохо, у тебя депрессия и все такое. А сама сижу красная, аж чувствую это. Говорю, то это все чушь, ты хочешь найти девку, завести детей, чтобы она тебе готовила и все такое. Она говорит, ничего страшного, он еще не разобрался.

Опять сижу в прострации. Кончится это когда-нибудь? Идиотское состояние.

- Что еще я должен знать?

- Больше ничего.

- Точно? Говори сразу, чтобы я был готов.

- Я тебе клянусь, больше ничего.

Лена заходит в комнату и садится за комп. Лезет на сайт знакомств для лесбиянок.

- Знаешь, я тебе в какой-то мере завидую. Мои родители из меня бы кишки выпустили.

Мне от этого не легче. Я завтра с матерью должен поехать в травмпункт. И как я буду себя чувствовать? Или как должен? Ничего уже не знаю, и, кажется, не понимаю. Никаких больше тайн, ничего не осталось.

- Кстати, я обещала твоей матери, что ничего тебе не скажу. Обещай, не говорить ей, что я тебе рассказала.

- Хорошо.

- Обещай!

- Обещаю!

На меня накатывается волна истерического смеха.

- Вообще все замечательно! Моя мать, знает, что я гей. Я знаю, что она знает. Но она не знает, что я знаю, что она знает. Круг почти замкнулся. Почему она со мной об этом не поговорила?

- Она сказала, я не могу вот так подойти вдруг поговорить с ним об этом.

- Правда? Зато она запросто может проорать, что хотела сделать аборт. Или позвонить и сказать, поменяй свою фотографию, меня чуть не стошнило, когда я ее увидела! Чего уж там ломаться, подошла бы сказала, сына, я знаю, что ты педик.

Лена смеется.

- Прости, не смогла удержаться.

- Точно больше ничего?

- Точно.

Прострация не отпускает. Может, не ехать завтра в травмпункт? Это будет глупо. Лена заканчивает переписку и идет домой. Включаю «Настоящую кровь», но ничего не понимаю, что там происходит. Курю, ем, курю, умываюсь, опорожняюсь, курю и ложусь спать.

Перед сном приходит мысль, надеюсь, я сдержу обещание. Вряд ли.

5

Еду в травмпункт. Опаздываю из-за пробок, звонит мать, спрашивает, где я. Приезжаю, он уже заняла очередь. Стараюсь не думать о том, что она знает.

- Ну, поцелуй меня, - уж очень по-пидорски говорит она.

Подставляю щеку. В помещении, после жаркой улицы, довольно таки прохладно. Меня привлекают мурашки, бегущие по груди блондинки, сидящей напротив. Я просто не могу оторвать от них взгляд. Между ними висит крестик, и я думаю, вот кто в мире перевидал и перетрогал больше всего грудей. Краем глаза замечаю проходящего парня с голым торсом. Краем глаза вижу, что мать наблюдает за мной. Потом провожает парня взглядом. Смотрю по сторонам, в шестой кабинет довольно много людей. В наш мало. Мы быстро дожидаемся очереди.

Моего врача нет, мой врач будет десятого числа. Тогда он скажет, снимать швы или нет. Мне делают перевязку. Я думаю, я бы мог сделать это и сам, дома. Просто тупость полная.

Мы расстаемся, покупаю по пути домой сигареты. Около подъезда тетя Галя. Не хочу ее видеть. Но она явно никуда не собирается. Ковыряется в палисаднике. Она стоит за кустом жасмина, опутанного виноградником, хочу пройти незамеченным. И не получается.

- Саша, чтобы больше такого не было. Ты понял меня?

- Понял.

«Ебаная сука», - добавляю про себя.

- Я весь подъезд за тебя мыла, - ее голос становится все громче. – Там еще остался след, так что немедленно возьми тряпку и отмой!

Ну, блядь, понеслось.

- Хорошо, я все сделаю, - открываю дверь в подъезд. Она начинает что-то кричать мне вслед. – Спасибо за понимание! – кричу ей в ответ, дверь закрывается, а она все кричит.

Смотрю на свой кровавый след, который стал коричневого цвета и больше похож на след от дерьма.

- Пошла ты на хуй, - меня, естественно, никто не слышит.

Настроение упало. Хочу вернуться и высказать ей, потом думаю, не стоит. Выскажу в следующий раз. Нужно установить некоторые рамки субординации. Она, наверное, думает, что я все тот же маленький мальчишка, которого можно обвинить в том, что он обсыкает подъезд и лифт, выкручивает лампочки и ворует газеты из ящиков и не говорит об этом родителям. Но теперь мне двадцать пять лет и теперь я могу постоять за себя.

Еще раз мысленно посылаю ее и прикуриваю в лифте. Смотрю на табличку: «В лифте не курить!» и глубоко затягиваюсь.

6

Десятого еду в травмпункт. Моего врача нет, придумываю сказку, что он сказал снять швы. Тетка в наморднике спрашивает, какой день я хожу со швами. Пятнадцатый. Она охает и ахает, снимает повязку и оттягивает швы. Это не больно, но довольно неприятно. Она выдергивает все нитки, делает перевязку. Я отчаливаю.

Чалю через рынок, на меня чуть не наезжает машина задним ходом. Уворачиваюсь, матерясь про себя, покупаю сигареты, жду маршрутку. Мне двадцать пять лет, а я не знаю, что делать дальше. Я думаю, что я много думаю. Бросаю окурок, снова закуриваю. И думаю, что я много курю. Мне наплевать. Бабулька сумкой задевает руку, и она начинает болеть, но быстро проходит…

На следующий день еду на работу. Отрабатываю четыре дня, и у меня распухает нога. После работы еду в травмпункт. Лезу в кабинет прямо без очереди под крики недовольных людей. Сую полштуки доктору в карман, он осматривает меня и говорит, что у меня лимфакакаятохерня. Прописывает мне Амоксиклав и солевые ванны. В аптеке Амоксиклава около шести видов разновидностей. Видимо, доктор плохо разглядел мою купюру. Но мне помогает фармацевт, отчаливаю домой, купив сигарет.

Снова пью антибиотики, от которых не могу заснуть и нахожусь в пространственности. Через два дня нога пришла в норму. Сижу дома и снова хочу на работу. Вспоминаю дедушку, который ест красную икру ложками, запивая пивом…

Все, кого я встречал, спрашивают одно и то же: «Что с тобой?» или «Что это?» Я так же однообразно отвечаю: «Поранился» или «Порезался». Какая скукотища. Не скажу же я им, что пытался покончить жизнь самоубийством (у меня почти вырывается нервный смешок, когда я так думаю. Неужели я, правда, в это верю?)

Как бы то ни было, все приходит в колеи своя или находит новую. И я, успокоившийся, иду на работу и пытаюсь радоваться солнцу. Как всегда курю и слушаю любимую музыку.