Зуб

И зачем столько бумаги переводится людьми на пересказ друг другу правдивых и вымышленных историй? И я туда же, добавляю и добавляю еще... Не знаю. А переводится ее очень много.... Ну, сейчас, допустим, этот вопрос совсем уж не актуален – писать, а зачем? Да, ведь этим как раньше, сейчас уже никто и не занимается! Разве что безнадежно ностальгирующие по уходящим в прошлое романтическим и прохладным вечерам, когда простую писчую бумагу наделяли такими «живыми», человеческими качествами. Как «манкостью», девственностью еще неисписанных листочков... Да, еще господствовал среди пишущей братии вечный штамп: сильно пачкающаяся пишущая ручка!

А ведь все просто: у каждого из нас есть свои «миры», в которых мы и постоянно сидим, что-то «творим». Причислю и себя к немалой армии «пишущих» (но в основном для себя), сидящим во вред себе перед экраном монитора и «развивающимся» таким вот странным образом. И не пишем, а просто настукиваем двумя пальцами разные тексты про то, да про се и пересылаем их друг другу или в лучшем случае, в разные редакции по электронке... Честно говоря, и это уже не ново - стучат-то уже давно, далеко не со вчерашнего дня – правда, сейчас носители уже иные, может в чем-то они и совершеннее, но в их движущей основе используется все равно тот же по раскладу набор клавиш, как и на старой доброй печатной машинке – Typewriter-е. Так, что особо выпендриваться-то и не стоит… Помню, к слову говоря, что весьма актуальной в прошлые времена была и, как выяснилось, явно надуманной проблема дефицита бумажных ресурсов – интересно: а много ли бумаги экономится сейчас (время со смехом снимает подобные вопросы, но взамен старых проблем всегда выдвигает новые).

А я и не считаю себя каким-то «продвинутым» в области новых технологий юзером. Прекрасно осознавая, что, если это ощущение и посетит меня, то будет оно не долгим - жизнь динамична и завтра уже все не раз перетряхнет все по-иному…Что более или менее останется постоянным в людях и заслуживающим внимания, так это их характеры. То есть схемы реакции, на те или иные «заморочки». Вот я, например, стал с годами каким-то ужасным «фетишистом» и нудным, любителем на пустом месте перетирать и «пилить опилки» – тяга у меня, к разным памятным материальным штуковинам – следам из прошлого: сувенирчикам различным ну просто фанатичная! Я знаю, что это слово - «фетишизм» изначально имело и другой, более сексуальный смысл. Который потом уже и был обобщен, адаптирован к разным ситуациям. А я же просто дорожу старыми, совершенно бесполезными для себя вещами и воспоминаниями, которые связанны с ними - ничего тут не поделаешь…

Вот расскажу я историю про одну такую вещицу. Значит, была у меня одна «безделушка» – окаменелый зуб, вернее ползуба предположительно какой-то доисторической твари. Я показал эту окаменелость своему верному другу - Жене, он у нас специалист по подобным находкам, или как модно сейчас выражаться – артефактам. Он опять в вечных поисках, сейчас, опять с очередной разведывательной экспедицией где-то в Средней Азии на раскопках. Ни где-нибудь, а на исторической родине согдов. Они там опять землю-матушку терзают (так он сам о себе выражается, когда речь заходит о том, чем же они все-таки занимаются). И пребывают в надежде, что земля-матушка будет именно к ним более благосклонна и, поделится своими бесконечными тайнами, именно так и делались важные в археологии находки. У Жени, надеюсь, все это еще впереди. Что же касается моего «зуба», то у Жени несколько иной профиль: сейчас это исторические раскопки не близкой, но и не столь далекой для предполагаемого возраста моего «зуба» эпохи – конкретно, его интересуют времена диадохов (это времена непосредственно сразу после Александра Великого).

Так то это так – время действительно другое, но все одно: он также имеет дело с древностями, со стариной. А дальше он, уже по своей собственной инициативе, предпринял консультацию уже у своего знакомого, истинного археолога, так вот они вдвоем, опираясь на результаты Жениных лабораторных тестов, квалифицировали мою вещицу, как принадлежащую какой-то хищной твари мелового периода. Но, это шутка ли! Мне сказали, что ей с достаточной степенью приблизительности около 200 миллионов лет! И точнее произвести эксперимент тоже можно, но только уже не над частным экспонатом – иначе, у археологов просто нет такой возможности, слишком дорого. Если же мне это так любопытно, то лучше всего сдать сей артефакт в государственное пользование. Ну, а мне уже так было не очень-то любопытно - я уже был необычайно горд тем, что являюсь обладателем столь древней вещицы, и я решил сохранить «зуб» у себя, а не сдал его государству. Он же мне достался не просто так. Я его «откопал» в огромных кучах речного песка, из которого наша маленькая бригада замешивала бетон, «кубик» за «кубиком» на небольшой стационарной бетономешалке, объемом всего-то в четверть кубометра. И, несмотря на свой маленький объем, наша мешалка, работала тогда четко, методично и последовательно, все лето. А песка-то, что мы перелопатили за лето, было немало: сотни и сотни самосвалов-«КРАЗов», каждый по шесть кубиков...

Но представьте себе, всего то одно неловкое движение невинной, но ужасно блудливой ручонки, начинающего уже на ощупь исследовать предметы окружающего мира, маленького Суренчика, и ветхий, драгоценный и ископаемый зуб... сорвался со своего места на верхней полке. И... его не стало: он с размаху ударился о жесткий дубовый паркет и разлетелся при этом на сотни мелких осколочков и доисторическую пыль (вот вам еще одно запоздалое подтверждение древности и ветхости происхождения зуба – но кто бы только в этом сомневался?). Конечно, очень жаль, что так неаккуратно и скоропостижно завершилась его «жизнь» - он стал песком и так видно было ему уже предначертано . Но что же, скажите, мне делать? Сердиться ли на себя, что не сберег, не туда его поставил. Или на четырехлетнего племянничка, когда тот, улыбаясь во весь рот своей светлой, улыбкой, и все-таки понимая, что сотворил непоправимое и, виновато имитируя растроенность этим фактом, сообщил мне горестно, но с озорными глазищами, об «утрате»... Я немного погоревал и почему-то, перебирая бесполезные уже осколки, понял, что есть истории про людей и для людей, и они сами по себе. А есть земля – большое общее хранилище для всех останков, и наших, в том числе... и доисторических зубов. И это другая история, хорошо, что для этого зуба она завершилась таким вот образом и не стоит впутывать ее в нашу жизнь, где реальные живые люди, а не доисторические останки... И тут же я вспомнил другую улыбку, уже не детскую, но так похожую на нее, которую ты тем жарким и еще беззаботным летом подарила мне. И которая навечно (вот «зубу»-то смешно!) «впечаталась» в меня, как новая сторона мироощущения: потрясающее сочетание широко раскрытых в мир, прямо улыбающихся, густых до черноты глаз и вдохновенной мимики лица. Уже минули годы, но я навсегда запомнил тебя именно такой. И мне еще никогда не удавалось настолько верно описать твое лицо с улыбкой, каким оно открылось мне тогда, что и невозможно, по большому счету – но дело тут не только в магии взгляда, которая ослепляет и всегда первична в человеке. И не важно, что уже потом я разглядел более пристальным взглядом, что нос у тебя с горбинкой, скулы тяжелы, а ноги твои оказались не совсем прямыми и были усыпаны темными волосиками... Но это уже был не взгляд, а пытливое вглядывание и опасная усталость, неизбежно свойственная уже пожившим друг с другом людям...

А получилось так, что именно тем летом меня и занесло в местность, весьма далекую от центральных трасс. Но, в наш век, век развивающихся коммуникаций и глобализации, люди живут везде почти одинаково, сходно – стандарты образа жизни задаются уже не степенью близости к большим и малым столицам, а близостью к источникам информации и способностям отдельной личности ориентироваться в них. А занесло меня в тот поселок вполне прозаичным и типичным путем. Мы были еще студентами, и мы продолжали жить по инерции маховика, некогда умело и мощно раскрученного стройотрядовского движения. Мы были юны и сами себе казались бесконечными, как поется в известной песне Градского. Которая, может, именно поэтому и стала грустным гимном молодости нашего поколения. Вернее, вру, не совсем нашего, а, скорее, наших старших братьев. А, мы несколько запоздали во времени – у нас уже не было такой песни. Но та, настолько была хороша и била прямо «в десятку», что, зацепив однажды за их души, плавно, словно по наследству перешла к нам, и стала такой же нашей, как и их... А, что сейчас? Сейчас же многие молодые, наверное, бренчат на гитарах и копируют старательно нота в ноту Зему – но мы-то и на нее не попали. Она еще тогда просто не распелась, это будет несколько позже. Но я бы и не считал ее, родись она раньше, своей на все сто – да, она, в общем-то, поет недурно, и мне даже иногда нравится, но один из ее истошных воплей-призывов: «Бери вазелин, и бежим целоваться!» сложен для понимания – тоже мне, «сухоточная» какая-то! (Зачем вазелин там, где от природы должно быть и так все влажно и склизко...)

Мне кажется, что главными движущими причинами того, почему мы летом не стремились расслабиться и отдохнуть, где-нибудь на диком пляжике были просты и для всех понятны. Дело в том, что пока мы чувствовали в себе молодость и необузданную самоуверенность, прямо вагон с маленькой тележкой здоровья, и у нас было море свободного времени летом, и нами двигало вполне невинное желание зашибить, хоть и небольшую, но все-таки честную деньгу. Что весьма и весьма помогало мне с моими сверстниками удовлетворять все возрастающие потребности при ограниченных финансовых возможностях. Помогало это относительно безбедно и самостоятельно просуществовать оставшееся время года.

Если говорить конкретно и без пафоса, то этим летом, например, мы доделывали самую трудоемкую, неквалифицированную часть работ по вводу в строй комплекса крупного рогатого скота в одном из колхозов, или, проще говоря, мы достраивали большой современный коровник на 800 голов. Работа нашей разношерстной бригады была тоже разной – но мы, конечно, в зависимости от имеющейся у наших работников квалификации старались делать все, что нам поручали. Что было нам под силу, а иногда даже сверх этого, а если что было внове, что мы еще не умели, то этому мы доучивались по ходу дела. Все же мы были с зарождающимся инженерным образом мыслей . Для этого на два летних месяца мы нанялись в штат передвижной механизированной колонны, которая была официальным подрядчиком всех выполняемых работ. Нанялись мы простыми не имеющими квалификации разнорабочими, чтобы доделать все, что надо, т. е., то, что еще оставалось недоделанным. А почему же мы доделывали что-то, а не начинали, как положено что-то «с нуля»? Было среди нашей деятельности и такое, но, в основном, мы «доводили до ума» все уже кем-то было «надкусанным», но так и недоеденным. Все это, так и осталось недоделанным после того, как «сливки» (конечно же, имеется в виду основное: оплата труда и капитальное освоение) уже успели «снять» до нас первые «работнички». Наверное, это были какие-то хорошие знакомые кого-нибудь из прежних в руководстве нашей организации или же повыше, например, кого-нибудь из треста. Видимо, это начинали свой путь будущие «ходорковские» и «потанины». Да простят меня эти конкретные господа, против которых я ничего не имею. Вот мы и доделывали все то, что осталось недоделанным – и, конечно, уже за другие деньги, значительно меньшие, но, все-таки, достаточные для нас, а освоение? Оно было значимо и всегда играло важную роль в отчетах наших высоких комсомольских бонз. Для них же всегда были важны разные отчеты по движению якобы средств, они умели делать из этого деньги – но, для нас то, что не положишь непосредственно сразу в карман, всегда была просто фикция, бумажка – и ничего более. Были у нас по ходу дела и землеройные, и монтажные работы, и сварочные и кровельные, и кладка стен, потом их мы же и оштукатуривали, были и покрасочные работы, и, конечно же, много работ, связанных с изготовлением и использованием самого насущного «хлеба» стройки – бетона. Но, если, это кладка - то совершенно справедливо, что нам не доверяли ставить большой и высокий дымоход для котельной, который споро и быстро выводила какая-то семейная бригада: три мужика и с пяток покорных теток с всегда покрытыми главами, несмотря на дневную жару плотными, однотонными платками - и все они были родственниками. Они приезжали в пять утра на своем «РАФ-ике», и привозили с собой кучу каких-то только им одним понятным приспособ: Вели они себя тихо и обособленно, начинали каждый свой рабочий день с коллективной молитвы, отправляя ее, стоя на коленях, и молясь восходящему солнцу, били челом о землю. Работали они в высшей степени организованно и профессионально, ни с кем из нас попусту не разговаривали. Я думаю, если бы они не были такие удалые мастеровые, на вес золота, и не славились бы по окружным деревням и местным поселениям виртуозностью сложных кладок, то никто бы и не стал в наш нетерпимый век из начальства переносить их какую-то открытую религиозную необычность.

Причиной же нашей первой, для меня исторической, да, думаю для тебя тоже, встречи стала необыкновенная жара и, видно, связанное с ней обильное количество, сверх меры расплодившихся, мух. Грядущая, июльская жара и сушь, абсолютно без дождей ощущалась с самого начала лета – высоко в небе и пронзительно звонко пели жаворонки еще с самого июня, а последний дождь оросил поля и еще жирную и сытую землю в конце мая. Простое неудобство, без прохладной и вкусной воды, мы с еще тремя ребятами, моими будущими «соратниками» по работе на мешалке ощутили, когда на несколько дней раньше прибыли на будущее место работы, в райцентр. Он и считался местом дислокации нашего линейного отряда, хотя мы жили вовсе и не там. А прибыли мы заранее, чтобы подготовить кое-что необходимое к приезду основной бригады. Мои, я так говорю о ребятах не потому, что я какой-то «рабовладелец» - просто как же иначе мне выражаться, если по взаимному, предварительному соглашению именно я был назначен главным в бригаде. Фактически я был командиром отряда, но я всегда возражал против этой формальной, выхолощенной роли. Но с этого момента, именно я нес полную ответственность на два месяца за все, что творилось с нами, и по бумажным делам, и ответственность по другим делам. Конечно же, я все понимал, что это глупо нести за кого-то и за что-то полную ответственность, и пробовал ввести в нашем отряде подобие организации вольных каменщиков, где ни один не претендует на полную свободу каждого. Но никто не может до конца понять и принять основ этой евфемерной организации. Обычно же у групп людей, в отличие от вольных каменщиков всегда принято, что бы был тот, кто бы нес за все хотя бы формальную, ответственность – так это было и в нашем отряде. Но не мог же, например я, отвечать за то, что бы в наших толстых кишках не поселились эти зловредные бациллы. Но случилось именно так. И кто-то должен быть всегда «козлом отпущения» и им был я. Но я все-таки доказал всем, что это не совсем так, а в первую очередь, зависит от того, как договориться и как к этому относиться.

Но мы, приехав квартирьерам, не рассчитали со временем, поэтому нам удалось быть на месте только в пятницу вечером – когда, застать никого из ответственных работников, с кем можно было решить хоть какую-нибудь реальную проблему, уже не реально. И поэтому, нам удалось на два дня отвоевать для себя в организации складское помещение. Оно доверху было заполнено уже неоднократно использованными матрацами, многие из них уже с разводами, и в нем было сыро и душно, и очень неприятно чем-то пахло. Склад тот был двухкомнатный, большой и местами полупустой, в его маленькой комнатке, которая походила больше на своеобразный закуток, из ржавого крана постоянно текла тонкой ниточкой в первой половине дня вода – после двенадцати вода иссыхала и весь оставшийся день не текла, даже тонкой струйкой. Вкуса та вода, когда текла была мерзопакостного и к питью была пригодна весьма слабо – поэтому, единственное, что нам удалось раздобыть в близлежащем магазинчике и, что было там действительно достойного внимания, так это трехлитровая банка древнего мандаринового сока, стоящего на солнечной полке. Жажду он принципиально не утолял – после него еще больше хотелось пить. Потому что это был и не сок вовсе, а больше пюре полувязкой консистенции. Итак, наш баланс на предстоящие два дня: удручал: у нас ничего не было. Кроме радужных перспектив на будущее. Даже простой воды и той не было, не было, впрочем, близко и туалета для отправления элементарных гигиенических нужд. В углу, где раньше все-таки был унитаз – сейчас ничего уже не было. Он видно был просто свинчен за ненадобностью, на его месте торчала только фановая чугунная труба с соединительным фланцем, конечно, источающая на всю округу... несусветную вонь. Поэтому выходить до ветра приходилось далеко, в помещении конторы, да и то до пяти вечера, а потом и этого удовольствия нас лишали, а в воскресенье, вообще, все входы и выходы в здание конторы, были закрыты приходящим сторожем.

Зато в нашем распоряжении были матрасы, матрасы и еще раз матрасы. Горы разных матрасов, в большинстве своем уже слежавшиеся, не раз уже... кем-то и обосанные. Но надо отметить, что нашлись среди них и совершенно новые, веселые, разноцветные, плотно набитые ватой – что хочешь с ними, то и делай: или же просто лежи на них, двух-трех сразу, или же укутывайся ими, что особо актуально в нынешнюю жару, а, захочешь, так клади их себе под голову... Целый матрасный рай!

Но, со временем все утряслось – мы нормально все-таки устроились, все накладки были забыты, как временные недоразумения, и сразу приступили к работе. Конечно, я был не освобожденным работником по нашей конституции (сам же ее и придумал и устроил себе подобную жизнь!), и наравне с другими, ребятами вкалывал, кроме решения вечером своих прямых организационных и формальных вопросов еще на РБУ (растворо бетонном узле). И первый из двух месяцев мы месили в основном бетон для укладки полов в двух огромных силосных траншеях – от нашего узла, до траншей, где уже были раньше были смонтированы из железо-бетонных конструкций боковые стены, было где-то с полкилометра. К нашей бригаде было приставлено три штатных водителя: двое, из которых, возили нам песок издалека, с песчаного карьера. А один из них перевозил готовый бетон от узла, до самих траншей, где другая половина нашей же бригады укладывали его, армировали его камнями и разным металлоломом, на подготовленную нами песчаную подушку и сверху «железнили» его. Был в нашем расположении еще и бульдозерист: он предварительно, когда успевал за нами, то ровнял и утрамбовывал грунт и песок под бетон и, по мере необходимости, подвозил груды металлолома для армирования бетона и подталкивал кучи привезенного песка поближе к механическому подъемнику мешалки. Звали его Захаром.

Конечно же, за час до конца работы, уже просить водителей сделать еще по «ходке» было бесполезно. Их трудовой ритм явно не совпадал с нашим – всех, кроме Захара, он-то оставался с нами допоздна и помогал в случае необходимости. Но делал он это не просто так - мы уговорили прораба Яшку, доплачивать ему за «переработку», за те вечера, что он иногда оставался с нами – тот согласился на это, но только за нас же счет... Что, в общем, нас устраивало. Мы пробовали подобным образом активизировать и других водителей. Но, они упорствовали. А особо был против этого один плюгавенький шофер, нареченный нами за свои тормозящие особенности характера даже «медлителем». Кстати, именно «медлитель» и привез ту партию песка на узел, перелопачивая который, я и обнаружил окаменелость-зуб. Но это будет несколько позже, пока же нам удалось уговорить одного из них, самого добродушного из водителей, чтобы он оставлял свой самосвал «ЗИЛок» с ключами вечером на свой страх и риск. Я выучился сам развозить бетон, ставить машину под загрузку и опорожнять кузов – ничего сложного в этом не было: и он знал это. И все было хорошо, но внештатную ситуацию создал нам самоуверенный долговязый Шурик, уснувший что-ли за рулем, он врезался в огромную кучу теплоизоляционной стекловаты. Мягкой, но очень колючей. Разгребали мы машину с полчаса, прежде чем извлечь ее из под завалов стекловаты. Шурику ничего: он до часу ночи сидел в холодной воде речушки, протекающей рядом, все «остужаясь» от колючего стекла. Машину же так и не удалось бесследно освободить от остатков заносов колючей ваты: хоть мы ее пытались отдраить всю. И на следующий же день, утром, сев в необычно сверкающую чистотой машину, водитель обрадовался, что так его уважили, и так его машину так помыли и отодраили.

«Вот молодцы- студенты постарались!» - рассказывал он всем шоферам на карьере, обрадованный, но уже во второй половине дня он расчесал себя так, что весь раскраснелся и пошел такими водяными волдырям, что ему пришлось все честно выложить, как было вечером и свозить в медпункт. Так он после этого проклял всех и вся на белом свете и сбежал от нас в очередной отпуск раньше положенного срока. Так вот мы и работали: изготавливая и укладывая в день по восемьдесят-сто замесов бетона. А вечером двое из нас шли на старый коровник, где нам бесплатно выдавали в качестве «премии» по ведру парного молока каждый день. Лучше бы мы его вообще не пили! Но каждый вечер, снимая с свеженадоенного парного молока черную пенку плавающих в нем и шевелящихся, не успевших еще захлебнуться мух, мы по очереди жадными глотками насыщались регулярно сладковатым, жирным молоком вперемешку с бациллами. Дизентерия не заставила себя долго ждать и первым с опасными симптомами «загорелся» и свалился, с температурой под 40, как подкошенный, наш Шурик. Его в полубессознательном состоянии, сгорающего от высокой температуры и бредящего увезли в районный лазарет – это попахивало скандалом. И в нашем отряде с целью возможной локализации очага сразу же был объявлен тотальный карантин и нам, потреблявшим молоко, предположительный очаг дизентерии, было предписано пройти унизительную, но нужную в данном случае процедуру «телевизора». И тут, впервые я свиделся с ней – я увидел ее глаза. Да верно, я не увидел всего ее взгляда, мимики лица, но и этого было достаточно, чтобы навсегда запомнить ее. Только одни глаза из-под марлевой маски, глаза одной из самых молодых в выездной бригаде медиков, той, которая вела необходимые регистрационно-учетные записи.

Но то, что проделывали далее над каждым из нас, полностью лишало нас мужского достоинства. Проверку устроили в нашей столовой за полупрозрачными завесами, сделанными из простыней. С нами говорили в приказном тоне, (наверное, нам так казалось) каждому из нас велели спустить штаны и широко расставить ноги, потом требовали нагнуться, и вставляя ли в прямо в анус холодную, блестящую хромированную трубу, сантиметра два в диаметре – эту процедуру осуществляли две мощные тетки, не допускавшие никаких возражений, а потом подходила еще одна, светила... туда фонариком и все там осматривала – две другие, наиболее важные тети, одна из них была в очках о чем-то важно переговаривались, совещались, и принимали решение. Наверное, положительное для нас, судя по тому, что в итоге всех нас отпустили восвояси на свежий воздух, занеся учетную запись в регистрационный реестр по результатам столь унизительной проверки. Нас на улице уже поджидали толпы глумливых ребят, которых на этот раз пронесло. Мы же были очень унижены столь необычной процедурой «телевизора», едва переговаривались между собой с едкими усмешками, не глядя друг другу в глаза: но поделать ничего не могли – это была судьба. Вот ведь, какого! Нас же коллективно отодрали незнакомые женщины прямо в ж... – может это и была правда, но не вся и слишком прямолинейна, но на молоко точно уже никто из нас смотреть, действительно, не мог.

Таким образом, наша бригада, как пившая регулярно сырое молоко и геройски подставившая свои грязные ж..., спасла остальных членов отряда от столь грубого позора. Мы весь день ходили как опущенные (почему же как?); были ужасно злые и,.. не сговариваясь, решили сегодня выдать на гора рекордное количество бетона! Пахали весь день, перешли на вечер и потом уже и на поздний вечер – нас даже потеряли уже в лагере и дважды присылали за нами гонцов с рассказами, что на ужин наша любимая свежая картошечка с тушенкой, которая уже давно стынет. А мы все штамповали и штамповали замес за замесом, кубик за кубиком, и все не уставали...

Сил у нас было еще много, и это не беспокоило. И только нервы и звуковосприятие, обострившееся до предела, а вместе с тем и мозги уже были готовы взорваться под конец рабочего дня – нас спасло то, что на узле закончился цемент. Сергей, наш ответственный оператор узла, хриплым окриком потребовал цемента у двух ребят, детей подземелья. Их можно было в пыли принять за загадочных белых духов в остроносых респираторах. Они отвечали за бесперебойную подачу мелкодисперсного и текучего цемента из небольшого и полутемного хранилища в загрузочный ковш, в который предварительно засыпался песком. Но ему не ответили - и он весь белесый, с хлопьями, свисающими с бровей и ресниц, с чистой совестью заглушил свою машину, мешалку, и стянул с лица, уже забившийся цементной пылью респиратор. Стало тихо – журчала только тонкой струйкой набираемая всегда вода в мешалку из крана. Она не должна быть никогда сухой. Сергей сразу приступил к дежурному стряхиванию большой щеткой цементной пыли с вращающихся шкивов, приводных ремней и мотора мешалки.

- Шабаш – у нас сегодня получилось 132 замеса, - главным на мешалке всегда был он, все тот же щуплый и доходной на первый взгляд, Сергей, ее оператор. (Но энергия в нем всегда захлестывала). – Жаль, цемент закончился, а то можно было выдать и все 150...

Я молча кивал головой, отвечая на его слова, мол цементом займусь с утра – сейчас же пойдем, проверим, как дела у укладчиков бетона на силосной траншее. Было уже сумеречно, но оттуда постоянно раздавались голоса и монотонное жужжание виброрейки, ребята, судя по переговорам, уже заканчивали очередную полосу бетона и тут я заметил на куче песка зуб, темный и блестящий как кусок обсидиана – меня же привлекла в нем форма, отличная от формы обычного камня. Я пнул сначала его небрежно, но потом нагнулся и подобрал необычную находку, рассмотрел ее подробно на свет... В траве трещали вечерние цикады, есть уже не хотелось, а вот искупаться поздним вечерком в прохладной речке перед сном – так это всегда, пожалуйста!

Я долго после сегодняшней встречи вспоминал ее глаза – я нашел, наконец, важное для себя сравнение. Они были так же темны, как кусок обсидиана. Почти такие же угольно-черные с синей поволокой как на срезе обсидиана на свету, в обрамлении белой отутюженной и накрахмаленных шапочке и халатике. Говорящие, несколько удивленные глаза, делающие очередное открытие в мире и нет ничего более... А ведь она все видела из своего угла...

Может, я все это тогда и придумал – ничего такого и в помине не было. Может и так, но, скажите, зачем же тогда что-то там придумывают поэты и о чем тогда сложены все песни в мире, если этого нет... Скажите, тогда, что это, что у каждого бывает хотя бы раз в жизни?

Скоро минула еще одна неделя – сегодня была суббота и заранее спланированный нашим коллективным руководящим «мозгом» один из нескольких выходных дней. Проводили мы его по разному: кто-то традиционно «нахрюкался» до поросячьего визга и провел этот вечер, провалявшись где-то в придорожных кустах, кто же отдыхал также пассивно, посвятив весь день чтению, а кто-то, предвкушая активное времяпровождение, махнул вечером пешком за пять километров в райцентр. В их числе был и я, зная, что там по субботам аж до утра кто-то устраивал всегда любимое развлечение местной и вообще любой молодежи – дискотеку. Правда, я ехал за другим. Я добрался до локального островка цивилизации – райцентра еще днем на рейсовом автобусе. Цель у меня была одна: найти обладательницу так пленивших меня глаз, может и кто мне поможет? (Не думаю, что я ее пленил только картинкой из «телевизора»). Я должен все ей рассказать! А помогла мне в этом та мощная тетка, которая ... погружала злосчастную трубу-телевизор мне в интересное место, и которую я случайно встретил на районной почте, куда зашел первым делом, чтобы попробовать раздобыть хотя бы номер ее телефона. Спасибо ей, большое! Я сначала надеялся на то, что это же маленький райцентр – здесь все должны знать почти все друг о друге (и, в том числе, и про мой позор!). Но он был не так уж и мал. Я был уже в отчаянии – тут увидел ту тетку. Вот вам еще одно подтверждение мысли, что нельзя к людям относится с предубеждением. Я еще раньше нарисовал в своем воображении ее своеобразным монстром в женском обличии и ошибся. Она же, заметив меня, сразу первая подошла ко мне, и поздоровалась, хотя я и сделал вид, что не сразу узнал ее, действительно, ведь лицо ее тогда тоже было полуприкрыто:

- Добрый день, молодой человек! А вы случаем не Лиду нашу ищите? – я несколько долго вглядывался в ее простое, без комплексов лицо, в ее белые зубы, в тугие, казалось готовые выскочить из под широкой майечки груди. Все ее тело источало здоровье.

«Лиду. Конечно ее! Только Лиду, Одну Лиду!» - Провидение что-то шептало мне, и от неожиданно привалившей удачи сердце готово было выпрыгнуть из груди...

- Здравствуйте. А что вы мне можете помочь? –спокойно ответил я ей.

Она не ответила, только все поняв, озорно подмигнула, и в руке у меня очутился клочок бумаги, с записанными домашним и служебным номерами телефонов. Я поблагодарил ее и тут же сорвался звонить ей на домашний телефон– трубку сняла она:

- Привет, Лида, - интересно как же она отреагирует на звонок почти незнакомого ей человека.

- Здравствуй ..., это ты?

- А откуда ты знаешь, мое имя? – удивился неподдельно сначала я, но потом быстро сообразил, что она вела тогда все регистрационные записи, и смутился от своей глупости, - Ах да...

- А, вот ты-то как нашел меня и откуда узнал мое имя?

- У меня мать зовут также – Лида, и я люблю твое имя и ...тебя.

- А я это знаю. – И все: мы уже знакомы все сто лет, и у меня все и везде зазвенело от напряжения, хотя я и не видел толком даже ее лица. Имеет ли это какое-то для меня значение – я уже итак две недели как только и грезил ее глазами.

- Когда мы увидимся? Да хоть сейчас, приезжай ко мне – я буду ждать!

И я бросил трубу и побежал куда-то хотя у меня не было и ее адреса, важно ли это – ноги сами несли меня. Я нашел ее. Как – может и позже, может и потом, но я нашел ее, если она действительно нужна была мне, то все остальное теперь было техническими деталями. И я нашел этот дом, и она именно в нем подарила мне свой такой незабываемый взгляд: похожую на детскую улыбку и потрясающее сочетание широко раскрытых в мир, прямо улыбающихся, густых до черноты как осколки обсидиана глаз и вдохновенной мимики лица.